Я рожу детей. И надеюсь, мне удастся воспитать их порядочными, славными людьми, что я буду хорошей матерью своим детям. Но если так случится, что они не смогут быть со мной рядом, не смогут помочь мне, когда я одна уже не смогу справиться, я что-нибудь придумаю.
Если человек больше никому не нужен, значит он исполнил свои дела на этой земле, и можно уходить. Я что-нибудь придумаю.
Но я никогда не выйду с протянутой рукой на улицу. Нет, я не осуждаю этих стариков, которым просто хочется есть, а государство не в состоянии обеспечить им эту малость.
Но почему мне так стыдно, когда 90-летняя женщина, вынуженная просить денег на еду на углу, светлеет в лице от протянутого ей полтинника. Мне стыдно до тошноты, я не могу поднять на нее глаза, я просто улыбаюсь смущенно и сматываюсь в темпе. И с трудом сдерживаю тошноту стыда. Потому что этот чертов полтинник ничего не решает в глобальном плане. В чем же она настолько провинилась, что вынуждена вот так...
Я буду работать до последнего. А когда не смогу, и если у меня не будет дома хлеба в этот день и во все последующие, а рядом не будет человека, желающего дать мне этот хлеб, я лягу и усну.
Господи, что ж так тошно-то...
